Дневник обычного человека.

Автор: Геннадий, 19 Май 2018

Автор: Ия Молчанова

Марина щелкнула мышкой на кнопку «Завершение работы» и пока экран монитора еще работал, освещая слабым, голубоватым светом темную комнату, прошла через нее, такой же темный коридорчик на кухню, включила свет. Боже, еще и посуда не мыта! Забыла совсем про нее, засиделась. Ну ничего, сейчас она быстро с ней управиться. Чего ее под проточной, горячей водой не помыть. Это не в деревне в тазике плюхаться. Тихонько, стараясь громко не звякать, начала мыть. Паша спит. Минут 15 назад проснулся, пробурчал: «Давай, ложись» и снова уснул. Это, когда он трезвый, ему ничего не мешает: «Сиди, Мариша». А выпьет лишку и все раздражает: свет, звук… Марина с ним не спорит. Что толку с пьяным спорить, поймет разве…

Домыла. Налила в чистую кружку чаю, присела возле стола. Она любила вот так, на ночь глядя, выпить кружечку чая с молоком, просто так, без всего. Привычка с молодости, когда дети еще маленькими были. За день устанешь от забот домашних, от суеты, всем что-то надо от нее, то детям, то мужу. А эти часы, когда все укладывались и наконец-то засыпали, были только ее. Такой покой! Такая тишина! И никому ничего не должна. А если еще и книжка интересная… Дети выросли. Да и расстояние между ними теперь огромное. Но дети – всегда дети. Даже и сейчас, за несколько тысяч километров от дома — сердце начинает волноваться, как только она начинает думать о них. Как они там? Без нее…

Марина сполоснула чашку и прошла в ванную, помыться перед сном. А может взять книжечку, да сунуть ноги в тазик с горячей водой, посидеть… Промерзли сегодня, не заболеть бы…

Они сегодня с Пашей ездили на кладбище, к его родителям на могилки. Он каждый год на родительский день с бывшей женой да с дочерью туда ездит. А нынче как-то не вышло у них. Снега столько выпало, что и не пробраться было. Вот Паша и позвал Марину через недельку, поедем, мол, съездим к моим. А Марина и рада. Свои все далеко, а земля одна — так у них говорят. Марина блинчиков напекла, яиц покрасила, конфетки, печенье положила, и чекушку водки Паша велел купить, как без этого, для себя чай наладила.

Погода вроде бы и неплохая была. Апрель баловал теплом. В городе снег давно растаял, а здесь на горе ветер холодный, не даром Паша ей велел потеплей одеться. С километр – полтора шли от остановки в гору к кладбищу, даже немного жарко стало. Дороги на кладбище развезло от растаявшего снега. Крались по обочинам. А между могил — сугробы, не дает холод могильный, видать, снегу растаять. Пока пробирались, два – три раза по колени в снег проваливалась. Главное, шла за Пашей. Он топ-топ по насту, легонький, худенький, а Марина следом — бух и по колено в снегу. Пока выберется… И смешно, и грешно смеяться на кладбище. Так полные ботинки снега и набрала.

Отцу поминальнички положили, а у матери и сами расположились. Помянули яйцом, да блинчиками, а Паша еще и водочкой. Марина смотрела на фото Пашиной мамы: лицо у нее круглое, полное, улыбчивое и глаза ласковые. Если бы жива была, как бы она Марину приняла? И приняла бы? А чего не принять? Марина семью не разбивала, забрала ненужное… Вот и брат Пашин недавно приезжал, гостил у них… Он не против… Глядел только пытливо на Марину, пытался видимо понять, что ее, немолодую женщину, заставило в такую даль прилететь, какая корысть? Корысть… Корысть — любовь его себе забрать, которая его жене без надобности. У нее давно другой, разве что Паша ей на старость пригодится, век доживать. Но не Марине судить, дай Бог в своей жизни разобраться. А любовь всем нужна, и мужикам тоже, без заботы они зачахнут. Марина и заботится…

Ей непонятны и неприятны были женщины, которые с превосходством говорили о мужчинах, мол, все они «козлы», надо, мол, их в «ежовых» рукавицах держать, требовать с них подарки, деньги и прочее, и прочее. Хотя и понимала умом, что часто такие женщины и желанны большинству мужчин — чем больше вкладываешь, тем больше ценишь. Но ей были неприятны и такие мужчины, которые шли, как телята на веревочке, за стройными ножками и пухлыми губками, словно в женщине, кроме этих ножек и губок больше и ценного ничего нет. Для нее существовал один критерий – любовь. Так она была устроена, так заточена по жизни. И именно по этому критерию они с Пашей и совпали. Всем не объяснишь, да и зачем, все равно поймут так, как им выгодно…

…Симпатичная женщина. Паша говорит, что добрая она была. Царствие ей небесное… Марина глянула по сторонам: рядом, наискосок, могилка с красивым памятником. Подошла полюбопытствовать, встала перед оградкой. Две могилки в одной оградке. Первый — мужчина молодой, симпатичный. Алексеем зовут, как Марининого покойного мужа. Давно уже лежит, лет 15. Старожил. Памятник у него красивый, мраморный. А у второго поскромнее. Пожилым умер. Года два назад. Отец видимо. Плохо, когда родители детей хоронят. Вот и памятник сыну добрый справил, а о нем-то и некому, видимо, было позаботиться. А этот Алексей с Марининым мужем еще и с одного года рождения. Вот ведь совпадение. Но Марина своего три года, как только похоронила. Помянуть его надо. Земля одна. Взяла остатки: блинчики, да конфетки и положила на могилку: «Царствие тебе небесное, Алексей Павлович, ты там моему Алексею привет передавай…»

Тридцать два года почти прожили. Больше половины жизни вместе. Сроднились. Хоть и счастья то, сказать, и не было. Не того выбрала. Парнем был Алексей «шубутной», как у них в деревне говорят, значит беспокойный, на месте не посидит. Все ему куда-то бежать надо было. С молоду выпить, погулять любил. А Марина — девчонка городская. Она в село по распределению приехала. Вот и интересно Алексею стало, какие они, городские-то. И чего Марина в нем нашла? До Алексея у нее никого и не было. Слишком робкая, да закомплексованная была, как теперь любят говорить. Да не она его и выбирала, а он. Закружил, петухом вокруг заходил, на ушко нашептал, а много ли девчонке, не ласканой, обделенной вниманием, надо. Уговорил. А потом пропал, перестал приходить. А Марина уже неладное почуяла, сердце тоской налилось, места себе не могла найти. Храбрости набралась и сама пошла к дому его. А он с друзьями, да с новыми подружками хороводится. Увидел Марину, подошел вразвалочку. А Марина уже и без его слов – объяснений поняла все: кончено, получил что надо, завоевал, неинтересна она ему больше. «Все? – только и спросила. Головой кивнул. Повернулась и пошла. Гордая была еще. А через месяц шепотки вокруг нее пошли. Глянут, а глаза все ниже норовят опустить: правду ли болтают, что беременна. Осенью Алексея забрали в армию, а весной Марина родила дочку. Из больницы ее начальница забирала. Домой в город она не поехала рожать, семья у нее была неблагополучная, да и стыдно. Сама нагуляла, сама и растить будет. А как дома то одна осталась, так и заревела в голос – страшно, кто подскажет, кто надоумит.

А через месяц от Алексея письмо пришло. Сообщил ему кто-то, что родила Марина. Прощения просил, фуражкой зеленой клялся. Обрадовалась, простила, ответила и вызов послала, как просил. А он приехал и за старое: друзья, да подружки, да водка. «Свобода» — сказал он Марине, повернулся к ней спиной и ушел. А как срок пришел в армию возвращаться, брата прислал за своими вещами. Марина вещи собрала, а с ними и куклу дареную положила. — И дочке ничего от него не надо. Думала тогда, что никогда больше с этим человеком не сойдется. Да по другому вышло…

Дочка, как годик исполнился, болеть стала часто. Упустила ее Марина, мама – неумейка. Из одной больницы да в другую. А Марина от страха голову потеряла. Сидит, бывало, над кроваткой больной дочурки, сжавшись в тугой комок, и мысли дикие в голове: умрет ее крошечка, ее родной, теплый комочек, и она жить не будет. Довела себя. Малого чиха дочкиного бояться стала, от маленькой температуры слезы лила. Поэтому, когда Алексей с армии вернулся, да опять к ней подкатил — не без наущения родственников, цену себе набивать не стала. Так и сошлась с ним. Май месяц тогда был, вот и вышло, что всю жизнь и промаялись…

Не стала Марина, ноги греть. В постели согреются. Лицо пойти кремушком помазать на ночь… Опять стала лениться. Да и ухаживать за собой она стала, как на пенсию надо было уже идти. А до этого не заморачивалась. И в зеркало на себя не смотрела. Для кого? Для чего? Все уже позади. Пока молода была и так хороша была, а потом уже сникла, жизнь под горку покатилась и, казалось, только могила впереди и осталась.

Алексей, как смолоду к бутылочке пристрастился, так всю жизнь и не расставался с ней. Не было мужа, а и такого не надо. Но страх за дочку сильнее был, все же хоть мужняя, да родня — помогут, поддержат. А потом вторым забеременела. Молилась про себя: пусть мальчик родится — сыновья отцам ближе. Может оттает душа его для жизни, для любви, хотя бы к детям… Да никто ему не был нужен. Как был «мальчиком — побегайчиком», так и остался. С работы придет, в чистое переоденется, да к друзьям. А Марина с детьми дома нянчится. И слова не скажи. Уйдет, не обернется, и останется она опять наедине со своим страхом и двумя детьми. Так и жила, со слезами ела и пила…

А потом вдруг, что-то провернулось в ней, на 180 градусов. Поняла, что давно не любит мужа, только страх за детей и держит. Смелее стала, поправилась, похорошела. Из гадкого утенка, в лебедя превратилась. Чужие мужики стали заглядываться, да Алексея подзуживать. И он увидел Марину, будто и не видел раньше. А ей уже и не надо его. «Уходи, — говорит. — Надоело все». Он тогда на коленки и упал: «Прости, Мариночка. Я исправлюсь. Не прогоняй только». Грозить стал, что жить не будет, если прогонит. А Марине, что делать? Знает, пугает только, а с другой стороны, вдруг и впрямь, в голову что стукнет по пьяной причине, и Марина останется виноватой перед матерью его, скажет она: из-за тебя все. А мать есть мать, ей свое дитя всегда дороже чужого.

Так и жили: где лучше, где хуже, все как у всех: дом, хозяйство, машину купили, дом построили, дети росли. Счастья только не было. Да и забыла она, что это такое и зачем оно нужно в жизни человеческой. Дети живы — здоровы и ладно, и хорошо. Но иногда Марина себя мыслью тешила: вот дети вырастут, своею жизнью заживут, и уйдет она от Алексея. Так и не сумела простить его. Все в нем ей неприятно было: и вид его, и шутки его, а уж близости, какая между мужем и женой бывает, она и вовсе правдами и неправдами, разными увертками старалась с ним избегать. Так на разных койках и проспали половину совместной жизни.

Алексей с годами пить еще больше стал, с одной работы уволили, с другой. Марина на двух работах успевала, отказывала себе в нарядах. Да какие наряды — детей бы одеть – обуть! Дождалась… Дети еще из гнезда не вылетели — муж заболел. Признали у него серьезную болезнь, инвалидность дали. Больного совесть не позволит бросить. А он обрадовался, что работать не надо, постепенно от всякой и домашней работы отстранился, а пить так и не бросил, пока совсем ноги не отказали. Не мог больше за бутылками-то бегать. Сбылась мечта Маринина. Да только зря радовалась. Алексей вскоре совсем ослаб, и стала Марина при неходячем муже сиделкой: подать, поднять, накормить… Никуда от него не отлучишься надолго. А потом и совсем с работы ушла. В четырех стенах себя заперла. К своим в город давно перестала ездить. Одна и радость, что не пьет.

Год за годом, как под копирку. Собакой на привязи. Вот так голову подняла бы вверх и завыла. Иной раз раздумается о судьбе своей и так жалко себя станет, что уткнется в подушку или в бок коровий, пока доит, и слезами исходится. Проплачется – вроде и легче на душе. Вся обида, вся боль со слезами и выбежит. Дальше можно жить. У детей своя жизнь. Дочка в город подалась, сын по вахтам мотается. Живут, как могут.

Время бежит мимо, возле Марины не задерживается, не щадит. И жена вроде мужняя, а как вдова живет. Но были охочие и до нее. Мужикам, им что, кусок урвать, что плохо лежит. И к Марине подкатывались, и с намеками, и с прямыми предложениями: приласкать, обогреть. Так и поверила она им! Самим погреться захотелось на чужом… Марина с ними не ругалась, глазки не строила, вышла из того возраста, отшучивалась. Да и не нужны они ей были. Как же так — без любви- то… А одному так и сказала: «Не живу я, а доживаю». Так оно и было. А любовь эту… всю жизнь она ждала, да так и не дождалась. С Алексеем любви не получилось. Растоптал он ее любовь к нему и вернуть не сумел. Но сердце-то не деревянное. Было — влюблялась несколько раз, со стороны — глазами одними, мечтами да мыслями. И то, грела ее любовь, заставляла сердце сильнее биться. Видимо не может оно, сердце женское, без любви, тяжело ему, сохнет, черствеет. А так, хоть и томиться от грусти, но живет, трепещется птицей в клетке.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ

Рубрики: Дамская комната.
Метки: глупое сердце, любовь